7 сентября 2024 в Культурном центре «Михалково» открылась выставка фотографа Алексея Народицкого «Михалково в ожерелье московских усадеб», организованная в сотрудничестве культурного центра «Михалково» с петербургской архитектурной фотогалереей «Точка».

…Я буду петь сады!

Жак Делиль. Сады. 1782

…Взойдем на сию великолепную дозорную башню, что стоит возле сада.

Франческо Колонна. Гипноэротомахия Полифилла. 1499

Михалково – одна из тех жемчужин ожерелья московских усадеб, чья подлинная красота раскрывается не сразу и лишь внимательно-вдумчивому взору. Посему взглянем сперва на ожерелье целиком, а точнее, на те его бусины, что запечатлены на кадрах Алексея Народицкого – одного из ведущих современных архитектурных фотографов столицы.

Перед нами усадьбы, выбранные автором: Кузьминки, Знаменское-Садки, Кусково, Петровско-Разумовское, Михалково, Люблино. Таков временной порядок их возникновения. Однако в экспозиции они расположены иначе. В первом зале – Знаменское-Садки, Кузьминки, Люблино, во втором – Кусково и Петровско-Разумовское, а третий отдан нашей жемчужине. Оговоримся, что для нас все эти памятники равно интересны в смысле их исторической ценности. И все они заинтересовали фотографа, а значит, их эстетическая значимость также по крайней мере сопоставима. Тем не менее характер изображения усадеб несходен, и именно он предопределил распределение работ по залам.

Первый знакомит зрителя с архитектурой усадебных зданий: в объективе – классицистический особняк в Знаменском-Садках, чье истертые временем фасады только подчеркивают его благородство; импозантный ампирный ансамбль Конного двора Доменико Жилярди в Кузьминках, с его величавым аккордом дорического ордера и скульптур Диоскуров; компактный, но не менее торжественный объем господского дома в Люблино – образчик палладианского вкуса зодчих Родиона Родионовича Казакова и Ивана Васильевича Еготова. Фотограф передает наиболее характерные и вдохновляющие черты архитектуры усадеб. Мощное впечатление оставляет хорошо сохранившийся интерьер здания в Знаменском-Садках. Его парадный зал, очищенный временем от любых бытовых деталей, представляет собой законченное произведение, воплощение духа второй половины XVIII столетия, где будто еще слышна музыка екатерининских скрипачей. Кузьминки буквально приковывают фотографа к симметричной композиции ампирной экседры с колоннадой и статуями, заставляя его то приближаться к деталям вплотную, то отходить на другой берег пруда, чтобы передать общее расположение комплекса в ландшафте (который удваивается в водном отражении). Глядя на эти снимки, невольно задумываешься: какое впечатление могли оказывать подобные грандиозные сооружения, в общем-то чисто утилитарного свойства, на современников – простых окрестных крестьян? Впрочем, то были послевоенные, триумфальные годы, эпоха национального единения. Расположенное неподалеку Люблино останавливает внимание фотографа на сложной объемно-пространственной композиции главного здания, чей образ, вроде бы немногословный и строгий, в то же время содержит некое скрытое послание, о котором зритель способен лишь догадываться. Ему было бы значительно легче понять эти смутные ощущения, если бы он мог взглянуть на план постройки – именно абстрактный геометризм упомянутого плана и порождает особенности восприятия облика сооружения.

Во втором зале – Кусково и Петровско-Разумовское. Их объединяет тоже архитектура, однако здесь она представлена не только зданиями, но и самим парковым ансамблем. Архитектурный фотограф вынужден менять тактику, следуя теперь предзаданным точкам восприятия композиционных элементов, а сами постройки (даже наиболее значимые) становятся лишь акцентами общей композиции. Мы словно возвращаемся к принципам барокко, с его осевыми перспективами, но и с его динамикой (что передает, например, ракурсная съемка фасада деревянного дворца в Кузьминках – со сложным портиком, снабженным пандусами и сдвоенными колоннами по углам). Все детали – большие и малые – на своих местах, но чтобы изучить их, требуется немалое время. В Петровско-Разумовском Алексей Народицкий исследует необарочную архитектуру Николая Бенуа, создавшего на месте здешнего господского дома уже во второй половине XVIII века здание для Сельскохозяйственной академии. Сквозь призму эклектики звучит сам Франческо Растрелли, как бы заново утверждается елизаветинское, отброшенное классицистами понимание парадной торжественности и – в то же время – камерности (рококо).

Наконец, мы в Михалково. И впервые в нашем ожерелье постренессансные стили уступают место иному духу – готическому. Ансамбль Михалково приписывают Василию Баженову, мастеру Царицыно. Кадры Народицкого на этот раз дают нам увидеть разнообразие относительно небольших объектов: башен, «крепостных» стен и ворот, скульптурных фигур львов, жилых и хозяйственных флигелей, а также беседок-ротонд, расположенных на небольшом отдалении по краям участка. Все эти компоненты утопают в зелени сада, скрывающей отсутствие главного элемента – хозяйского дома. Построенный по проекту супруги владельца, графа Петра Ивановича Панина, деревянный особняк не дошел до нас. Михалково, в отличие от Петровско-Разумовского, не получило и замещающей доминанты.

В результате перед нами уникальный феномен сохранившегося обрамления в отсутствие основного сюжета, аранжировки при замолкшей мелодии. Впрочем, справедливо ли такое суждение? Быть может, Панин осознанно оставил господский дом деревянным, противопоставив его «неосновательность» той силе, что звучит, воспользуемся словами Алексея Николаевича Греча, во «всей циркумфиренции закругленного перед ним двора»? Быть может, прав аббат Делиль, чья книга «Сады» вдохновила аристократию по всей Европе на создание живописных парков, когда говорит о природе как о главном содержании загородных резиденций («Природы никогда не будет слишком много. / Всегда прекрасная, она творенье Бога»)?
Михалково – загадочная усадьба, под стать своему главному историческому владельцу Панину, о котором часто приводят слова Екатерины Великой: «Первый враль и персональный оскорбитель», но которого она не раз привлекала для решения острых внешне- и внутриполитических вопросов, чтобы затем снова отдалить от двора. «Потешные» крепостные стены экзотической псевдоготической архитектуры служили прекрасным убежищем, однако отнюдь не для затворника, а скорее для упорного и самовластного деятеля и светского льва. Сад этот помнит пиршества и прогулки вельмож, достойные кисти мирискусника.

Но что подобный пейзаж, переживший столетия, дает нам сегодня? Что говорят нам фотографии, сделанные Алексеем Народицким? Возможно, оплот романтической фантазии Панина и Баженова продолжает функционировать (пусть и претерпев некоторый ущерб) ровно так же, как он работал для своего владельца, чье местожительство сегодня опустело. Дело в том, что любой сад, по крайней мере со времен Делиля, есть размышление художника, провоцирующее наше собственное размышление: о человеческом пути, частном и общем, о райском его начале, о приключениях (тех самых рыцарских «авантюрах», о коих призывает помнить философ Джорджо Агамбен) и, конечно, о неизбежном финале. Et in Arcadia ego.

Владимир Фролов